Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать. Говорил я с сердцем моим так: вот, я возвеличился и приобрел мудрости больше всех, которые были прежде меня над Иерусалимом, и сердце мое видело много мудрости и знания. И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это — томление духа (Екклесиаст 1:15—17).
Правда не скроет собой лжи. Кривое не заслонит прямое.
Одна стрела сбивает одного орла. Две стрелы — это уже слишком много.
Когда добрый человек проповедует ложное учение, оно становится истинным.
Когда дурной человек проповедует истинное учение, оно становится ложным.
На Пути нет хоженых троп. Тот, кто им идет, одинок и в опасности (дзен).
Совсем недавно один московский физик А. В. после нескольких моих бесплодных попыток обнаружить у него метафизическое мышление сказал: «А ведь как было бы хорошо, А. М., если бы вы, буддист, объяснили бы нам, евреям, как вы с вашей точки зрения видите положение евреев в стране». Сначала я подумал: «Господи! Да ведь для меня, как буддиста, не может быть ни русских, ни евреев, ни страны, ни положения. Да ведь и для них, как для евреев, не должно существовать ничего, кроме Торы и Воли Господней». А потом я подумал: «Господи! Да ведь я такой же буддист, как они — евреи…» (А. М. Пятигорский, Заметки о «метафизической ситуации»).
Теперь мы перейдем к обсуждению духовных факторов западного мировоззрения (как современных, так и исторических), выходящих за пределы его первоначальной основы. Эта основа является библейской (иудео-христианской).
Высшие принципы наших устремлений и суждений даны были еврейско-христианской религиозной традицией (А. Эйнштейн, Science and Religion).
В частности, в античности восприятие мира было совершенно иным (см., напр., книги А. Ф. Лосева).
— Алло. Господин Претор. Это Туллий Варрон из 1750-го. Зачем вы посадили ко мне в камеру варвара? Он верит в Бога. Вернее, не верит. Но тоже в Бога. Куда смотрел Комитет? Этот человек не римлянин (И. Бродский, Мрамор).
Очень важно, что личность в современном понимании возникла только с появлением христианства
Я берусь сделать христианином каждого, кого мне удастся приобщить к категории «единицы»… В качестве «единицы» он один, один во всем мире, один перед лицом Бога… (С. Кьеркегор).
Эти обстоятельства признаются даже «передовыми» западными психологами, которые видят свою задачу в освобождении человека от иудео-христианских оков.
С другой стороны, современное мироощущение западного человека (в частности, гуманитарной интеллигенции) даже в религиозном плане уже не является чисто христианским, а в результате двусторонних контактов с Востоком существенно впитало буддийские элементы, часто в искаженном виде (особенно последнее относится к первому знакомству с буддизмом через теософов). Поэтому мы подробно остановимся на гносеологии буддизма (как уже говорилось, онтология в нем занимает подчиненное место), который на первый взгляд резко отличается от традиционных религий. Здесь важен термин «дхарма» (пали — «дхамма»), имеющий много значений: закон, учение, добродетель, элемент, качество, вещь, явление. Дхаммапада, которую иногда называют буддийским евангелием, начинается словами: «Дхаммы обусловлены разумом, разум — их лучшая часть, из разума они сотворены». Таким образом, провозглашается ценность знания:
Писание загрязняется, если его не повторять; дома загрязняются, если за ними не следить; красота загрязняется леностью. Легкомыслие у бдительного — грязь; плохое поведение женщины — грязь; скаредность дающего — грязь; и в этом мире и в другом злые дхаммы грязны. Но грязнее всего — грязь невежества, худшая грязь; избавившись от этой грязи, вы, о бхикшу, будете свободными от грязи! (Дхаммапада 241—243)
Буддийское учение говорит о необходимости все проверять на личном опыте и ничего не принимать на веру (хотя вера в «религиозном» смысле, понимаемая как особое чистое состояние сознания и не связанная с характерными для индуизма ритуалами, остается в буддизме важнейшей добродетелью). В то же время оно требует постоянного приложения энергичных осознанных усилий; старые западные представления о «пассивности» буддизма основаны на том, что эта активность направлена преимущественно внутрь.
Одна из трех корзин буддийского канона (Трипитаки) посвящена Абхидхарме — теории дхарм, в частности, метафизике и психологии, которые тесно переплетены в силу общности термина «дхарма» для физических и психических элементов. Личность человека также представляет собой совокупность пяти груд-скандх и не является чем-то устойчивым и реальным (здесь используется образ повозки, которая разбирается на части). Нужно признать, что современные ламы понимают специфику своих европейских учеников и, несмотря на теоретическое отрицание личности буддизмом, рекомендуют им сохранять и укреплять свое личностное ядро как важный инструмент освобождения. Буддизм может служить мощным инструментом теоретической психологии, и ламы часто переходят на ее язык, привычный для западного человека. Кроме того, они в «миссионерских» целях часто свободно оперируют европейскими научными теориями о пространстве, времени и фундаментальных взаимодействиях (см. книги Дандарона, Тартанга Тулку, Трунгпы в списке литературы). Например, в «необуддизме» Дандарона делается попытка синтеза классического буддизма с западной философией и физикой.
В ходе дискуссий со своими оппонентами буддийские ученые достигли значительных успехов в диалектике (пожалуй, больших, чем Гегель). Как показал один из основоположников буддизма махаяны (Великой Колесницы — пути бодхисаттвы) Нагарджуна, последовательное применение фундаментального для индуизма и буддизма закона кармы (см. гл. 6) приводит к выводу о несуществовании бога-творца. Это доказательство в некотором смысле противоположно известному онтологическому доказательству бытия Бога. «Разрушительная» роль Нагарджуны (который также «опроверг» существование категорий причины, следствия и т. д.) в буддизме иногда сравнивают с ролью таких средневековых схоластов, как Дунс Скот, Оккам и др. (см. гл. 4) в философии христианства. Хотя сам Будда Шакьямуни не давал однозначного ответа на вопрос о Боге и душе человека, как и на другие метафизические вопросы, предупреждая об опасности крайностей догматизма и нигилизма (срединный путь!), вывод об отсутствии Бога закрепился в буддийском учении.
«Три главные идеи являются достоянием всякой религии: бытие Бога, бессмертие души и свобода воли [последнее кажется сомнительным для знакомого с протестантизмом — В. И., М. К.]; без них не может быть построено учение о нравственности». Таково учение Канта и с ним европейской науки, равно как таково убеждение широких слоев образованных людей. И вот, однако, существует религия, которая ярким пламенем живой веры горит в сердцах миллионов своих последователей, которая воплощает в себе высочайшие идеалы добра, любви к ближнему, духовной свободы и нравственного совершенства, — которая облагородила и, вместе, внесла цивилизацию в жизнь народов Азии, — и эта религия не знает ни Бога, ни бессмертия души, ни свободы воли. И мало того, что буддизм не знает Бога, самая идея верховного существа, которое для чего-то, — не то для забавы, не то для какого-то хвастовства своею силой — создает весь волнующий и страдающий мир из ничего, — эта идея кажется буддисту странной, нелепой (Ф. И. Щербатской, Философское учение буддизма).
В центре буддийского мироздания — человек, который один может выйти из колеса перерождений и достичь освобождения — обитателям других миров, даже богам, оно недоступно.
В канонических буддийских текстах многократно встречается понятие перерождения живых существ.
Если кто лентяй, обжора и соня, если кто лежа вертится как большой боров, накормленный зерном, тот, глупый, рождается вновь и вновь (Дхаммапада 325).
Я называю брахманом того, кто знает свое прежнее существование и видит небо и преисподнюю, кто, будучи мудрецом, исполненным знания, достиг уничтожения рождения, кто совершил все, что можно совершить (Дхаммапада 423).
Тот, кто оспаривает врата Дхармы, погружается во мрак неведения, вовлекая свою собственную природу в круговорот смертей-и-рождений (Сутра Помоста).
Из приведенных отрывков виден условный, а не абсолютный характер перерождения. Оно также имеет весьма слабое отношение к реинкарнации — «переселению душ» классического индуизма, поскольку само существование души в буддизме отрицается. В психологическом плане перерождение полностью демистифицируется и понимается просто как смена психических состояний, которая может происходить каждое мгновение (напомним, что в буддизме признается существование лишь потока дхарм, а не устойчивых материальных объектов). Например, обычное падение настроения соответствует рождению в адском состоянии. Психологический и технический смысл подобных концепций подчеркивается и современными учителями.
Забудь, Бога ради, о реинкарнации, о метампсихозе, о карме. Эти термины — подножный корм для объективных идиотов. Эти термины могут только начинать употреблять те люди, которые не только перешли от бессознательной объективности к сознательной субъективности, но уже пробуют, пытаются отринуть свою сознательную субъективность и «перескочить» в объективность знания (слова Г. Гурджиева по: А. М. Пятигорский, Философия одного переулка).
Одна из основных рабочих (но не понимаемых буквально) концепций буддизма — иллюзорность мира:
Кто смотрит на мир, как смотрят на пузырь, как смотрят на мираж, того не видит царь смерти (Дхаммапада 170).
Все вещи не имеют реальности, поэтому нужно освободиться от идеи реальности вещей. Тот, кто верит в реальность вещей, живет в совершенно нереальном мире. Тот, кто может обрести истинную реальность в самом себе, освобождается от иллюзорности феноменального мира, обретая истинное сознание (Сутра Помоста).
Нагарджуной было разработано учение о шуньяте — пустотности. Понятие шуньи, однако, является весьма сложным и отражает скорее не онтологическую пустоту и несуществование, а всеобщую относительность и условность, взаимную зависимость категорий (дхарм). Махаяна, в отличие от раннего буддизма, отрицает субстанциональность самих дхарм, сводя их к образно-знаковому. Учение Нагарджуны является строго монистическим и утверждает неразличимость субъекта и объекта, сансары (цепи перерождений) и нирваны. Исторически оно предшествовало упомянутой теистической адвайта-веданте Шанкары и оказало на нее сильное влияние. С другой стороны, в отличие от раннего буддизма, махаяна, по существу, уже приближается к «обычным» религиям — космос предстает как тело Будды, который в некотором смысле занимает место Бога. Интересно, что философу и логику Нагарджуне принадлежит ряд молитвенных гимнов (см. книгу Андросова «Нагарджуна и его учение»).
Не менее сложной является категория буддийской нирваны («безначальное, несотворенное, необусловленное, нерожденное»), которая лежит за пределами противоположности понятий существования-несуществования и вовсе не предполагает полной пассивности. В махаянской системе Махамудра (медитация на природе ума) ум и явление (объект и продукт ума) нераздельны и сливаются в единство формы и пустоты — сверкающее без объекта. Следует также подчеркнуть высокую этику буддизма. Например, тому же Нагарджуне принадлежат высказывания: «Сострадание выше пустоты» (по другой версии — пустота наполнена состраданием); «Тот, кто соблазнился пустотой — погибший человек».
Провозглашенные Буддой четыре благородные истины (всеобщность страдания, его происхождение, возможность его преодоления, благородный восьмеричный путь к этому) также не являются абсолютными. Они переосмысляются на различных этапах постижения Учения (при переходе к махаяне, а затем к сутрам Праджняпарамиты — запредельной мудрости) и для разных типов буддийских «святых» — архатов, бодхисаттв, пратьекабудд. Учение Будды считается единым в силу общего источника, хотя и содержит многочисленные направления (понятие ереси буддизм применяет только к небуддийским учениям). Противоречия с «народным» буддизмом, где карма и перерождение понимаются достаточно просто, трактуются как различие между абсолютной и относительной истиной.
Две истины указаны в наставлении о дхарме у буддистов:
Истина, связанная с миром, и истина с точки зрения высшего смысла…
Те, кто не знают различия между этими двумя истинами,
Не знают и глубокой сущности учения Будды (Нагарджуна, Мадхьямика-карики 24).
Сам закон кармы тоже перестает действовать для будд (впрочем, с «психологической» стороны он не действует и для тех, кто еще не знаком с ним, т. е. не является в полной мере человеком, ср. с Рим.7:7—11). В конечном счете, дхарма оказывается лишь средством освобождения.
По сравнению с подходом традиционных религий и учений, в ином ракурсе предстает проблема познания в гностицизме, который формировался одновременно с христианством и испытал сильное влияние восточных религий и греческой философии, особенно платонизма. Гностики отвергли авторитет еврейских Писаний (Ветхого Завета) либо перетолковали их совершенно неожиданным образом. Ересиарх Маркион (впрочем, гностик только «наполовину») включил в свой канон лишь Послания Павла и сокращенное евангелие Луки. Вопрос о соотношении гностицизма и христианства достаточно сложен. Сами гностики первых веков н. э. часто считали себя христианами, однако можно провести ряд серьезных различий, по крайней мере, формальных. Тексты гностиков содержат многочисленные параллели с каноном (хотя и достаточно двусмысленные), а также ряд новых идей. В настоящее время наиболее популярны найденные в Наг-Хаммади в 1945 г. апокрифические евангелия Фомы и Филиппа (первое из них многие библеисты считают, наряду с каноническими евангелями, отражающим подлинные слова Христа; второе относят к традиции ересиарха Валентина).
Иисус сказал ученикам своим: Уподобьте меня, скажите мне, на кого я похож. Симон Петр сказал ему: Ты похож на ангела справедливого. Матфей сказал ему: Ты похож на философа мудрого. Фома сказал ему: Господи, мои уста никак не примут сказать, на кого ты похож. Иисус сказал: Я не твой господин, ибо ты выпил, ты напился из источника кипящего, который я измерил. И он взял его, отвел его [и] сказал ему три слова. Когда же Фома пришел к своим товарищам, они спросили его: Что сказал тебе Иисус? Фома сказал им: Если я скажу вам одно из слов, которые он сказал мне, вы возьмете камни, бросите [их] в меня, огонь выйдет из камней [и] сожжет вас (Евангелие от Фомы 14).
Иисус сказал: Блаженны единственные и избранные, ибо вы найдете царствие, ибо вы от него [и] вы снова туда возвратитесь (Евангелие от Фомы 54).
На первый план в гностицизме выступает идея зла в мире как результата «ошибки» при творении, которая ведет к практическому дуализму, при этом конструируются сложные иерархические схемы строения мира (многочисленные эоны), постулируется различие бога-творца (демиурга, олицетворяющего зло) и истинного Бога.
София же Эпинойя, будучи эоном, произвела мысль своей мыслью (в согласии) с размышлением незримого Духа и предвидением. Она захотела открыть в себе самой образ без воли Духа — он не одобрил — и без своего сотоварища, без его мысли. … И она вывела (это) наружу… Но когда она увидела злодеяние, которое произошло, и захват, который совершил ее сын, она раскаялась. И забвение овладело ею во тьме незнания. И она начала стыдиться в движении. Она раскаялась в обильных слезах. И вся плерома слушала молитву ее покаяния, и они восхвалили ради нее незримый девственный Дух. Святой Дух излил на нее от их всей плеромы. Ибо ее сотоварищ не пришел к ней, но он пришел к ней через плерому, дабы исправить ее изъян. И она не была взята в собственный эон, но на небо ее сына., чтобы она могла быть в девятом до тех пор, пока не исправит своего изъяна… (Апокриф Иоанна).
Мир произошел из-за ошибки. Ибо тот, кто создал его, желал создать его негибнущим и бессмертным. Он погиб и не достиг своей надежды. Ибо не было нерушимости мира и не было нерушимости того, кто создал мир (Евангелие от Филиппа 99).
Встречающееся здесь понятие «плерома» многозначно и играет важную роль не только в гностицизме, но и в ортодоксальном христианстве. В данном случае его можно приблизительно передать как «полнота бытия».
Мифология архонтов — персонифицированных сил зла, властвующих в мире (соответствующая онтология подробно разработана в религии манихейства, см. трактат Кефалайа), имеет аналогии и в современном сознании.
Двое интеллигентов беседуют, выходя из подъезда. Дождь, грязь, слякоть, мерзость.
— Вот подонки. Что хотят, то и делают! (советский анекдот)
Напомним также популярную песню более раннего исторического периода:
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут.
Впрочем, наряду с утверждением двойственности, в гностицизме, как и в восточных учениях, провозглашается ее преодоление:
Когда вы сделаете двоих одним, и когда вы сделаете внутреннюю сторону как внешнюю сторону, и внешнюю сторону как внутреннюю сторону, и верхнюю сторону как нижнюю сторону, и когда вы сделаете мужчину и женщину одним, чтобы мужчина не был мужчиной и женщина не была женщиной, когда вы сделаете глаза вместо глаза, и руку вместо руки, и ногу вместо ноги, образ вместо образа, — тогда вы войдете в [царствие] (Евангелие от Фомы 27).
Иисус сказал: Я — свет, который на всех. Я — все: все вышло из меня и все вернулось ко мне. Разруби дерево, я — там; подними камень, и ты найдешь меня там (Евангелие от Фомы 81).
Удачный комментарий здесь можно найти у глубоко исследовавшего гностицизм русского философа Л. П. Карсавина.
Не было Хаоса вне Полноты, и не силы иные боролись с Пистис Софией. И не было злым Божество, и не был злым ни один из эонов Его. Так и великий [ересиарх] Василид не раз повторял: «Все готов я признать; не признаю лишь того, что Божество жестокосердо». Но Хаос — ничто, пустота. То же, что обстоит Софию как вещные силы, что угрожает ей как сила с ликом льва — лишь разъятость ее, по сущности же — сама она. И сама она — все архонты двенадцати эонов, сама — Своевольный Трехсильный. Но, удержать не в силах единство свое, видит она себя разъятой на части, и кажется ей, что все враждует друг с другом и с нею. Подумай — ведь каждый из нас в глубине есть София. И разве не обстоят нас мысли наши и чувства, как что-то иное? … Разве ты не измыслил себе Ялдабаофа, какого-то грозного, злого и темного бога? (София земная и горняя)
Освобождение от порочного мира в гностических учениях мыслится не через социальную активность, а путем мистического познания — гнозиса (в определенной степени, но не абсолютно, это может быть также противопоставлено спасению через веру в ортодоксальном христианстве).
Иисус сказал: Небеса, как и земля, свернутся перед вами, и тот, кто живой от живого, не увидит смерти. Ибо Иисус сказал: Тот, кто нашел самого себя, — мир не достоин его (Евангелие от Фомы 115).
В определенном смысле здесь можно провести параллели и с освобождением в буддизме, но разница состоит в гностическом дуализме духа и плоти. Из приведенных отрывков видно, что имеется в виду не рациональное познание, которое может быть только промежуточным этапом, а тайное знание, внутреннее мистическое озарение. Однако позднее гнозис часто терял свое «мистическое» содержание и вырождался в обычное философствование. Аналогично, высокие этические порывы основателей великих гностических систем (вместе с тем, чреватые дуализмом) часто принимали у их последователей форму абстрактных и неоправданно усложненных схем мироздания. Критику подобных схем можно найти в трудах отцов и учителей христианской церкви, и в этом смысле она вполне справедлива. Гностические («манихейские») идеи, становясь основой массовых движений, часто приводили к очень тяжелым последствиям; в качестве примера можно вспомнить трагическую историю богомилов, альбигойцев (катаров) и других средневековых еретических течений. Подобные идеи также лежат в основе некоторых выдающихся литературных произведений (ряд исследователей указывает в этой связи на «Мастера и Маргариту» М. А. Булгакова). В наше время дуалистические концепции выродились уже до полного безобразия в массовой культуре (битва «добра» и «зла» во многих фантастических книгах и фильмах; при этом «добро» всегда с кулаками и отличается от «зла» примерно как одна футбольная команда от другой, скажем, как «Спартак» от «Динамо»).
Два мальчика плевались на улице. Плохой мальчик плюнул в хорошего три раза, а хороший в плохого — семь раз. Прохожий попытался их пристыдить. Тогда они стали плевать в прохожего. Плохой мальчик плюнул в него девять раз, а хороший мальчик — двенадцать раз. Мораль: добро всегда побеждает (анекдот).
Хотя гностические тексты не могут служить источником теологических аргументов, часто они представляют большой интерес как раз в связи с проблемами науки и философии (в канонических текстах эти вопросы затрагиваются значительно менее подробно).
Следует вспомнить также герметические учения, которые приписываются Гермесу Трисмегисту (Трижды величайшему) — легендарному изобретателю письма и основателю всех наук, включая астрологию, алхимию, различные виды магии, медицину, теологию, философию (см. оригинальные тексты в книге «Гермес Трисмегист и герметическая традиция Запада и Востока»). Эти учения, исторически известные с поздней античности (хотя предание говорит об их происхождении от богов, а традиция приписывает их знание мудрецам древнего Египта и Вавилона), сочетают идеи эллинистического пантеизма и гнозиса и действительно сыграли важнейшую роль в формировании европейской науки (см. гл. 4, 8).
Гермес — бог воров и мошенников, но и бог откровения, давший свое имя целому направлению философии — герметическому. Психологическим моментом величайшей значимости представляется в исторической ретроспективе предложение гуманиста Патрици папе Григорию XIV поставить в церковном учении на место Аристотеля герметическую философию. В то мгновение соприкоснулись два мира, которым в будущем — Бог знает, после каких событий! — суждено объединиться (К. Г. Юнг, Дух Меркурий).
Связь герметизма с алхимией можно увидеть на примере наиболее популярного герметического текста — Изумрудной скрижали:
То, что находится внизу, соответствует тому, что пребывает вверху; и то, что пребывает вверху, соответствует тому, что находится внизу [основной принцип герметического учения!], чтобы осуществить чудеса единой вещи. И так все вещи произошли от Одного посредством Единого: так все вещи произошли от этой единой сущности через приспособление. … Сущность сия есть отец всякого совершенства во всей Вселенной. Сила ее остается цельной, когда она превращается в землю. Ты отделишь землю от огня, тонкое от грубого нежно, с большим искусством. Эта сущность восходит от земли к небу и вновь нисходит на землю, воспринимая силу высших и низших. Так ты обретаешь славу всего мира. Поэтому от тебя отойдет всякая тьма.
Внешнее сходство с гнозисом имеют и каббалистические мистические подходы, развитые в рамках иудаизма и впоследствии (начиная со средневековья) широко использовавшиеся и христианами, особенно алхимиками. В трактатах каббалы (Сефер Йецира, Зогар) предлагаются сложные схемы творения мира путем последовательных эманаций Эйн-Соф — Единого, которые символически изображаются деревом Сефирот, включающим все атрибуты Бога. Следует, однако, отметить, что исходно каббала остается в рамках ортодоксии иудаизма и не преследует «практических» целей, а служит лишь средством постижения Писания путем проникновения в его скрытые смыслы. При этом традиция разрешала заниматься каббалой лишь после длительной подготовки. Приведем цитату из книги Зогар, содержащую некоторые предупреждения:
…Святой, благословен Он, внимает голосу тех, кто занимается Торой. И из каждого слова, обновленного в Торе тем, кто трудился над Торой, он создает небосвод. … Из каждого слова мудрости созидаются небосводы, существующие перед Ветхим Днями полноценным существованием, и Тот называет их новые небеса (ср. с Ис. 66:22)… Если тот, у кого нет пути в тайнах Торы, обновит слова, которые не постиг так ясно, как подобает, то… к этому слову выходит муж превратностей… и берет его, и идет в этом слове в глубь своей бездны, и созидает из него небосвод лжи (1.5a).
В иудаизме подчеркивается, что Писание должно изучаться ради него самого; иногда, впрочем, каббалисты ставили задачу помочь Богу в осуществлении процесса тиккун — «исправления мира». В оригинальных текстах (см., напр., отрывки из Зогара в переводе М. Кравцова), в отличие от «популярных» книг, заполнивших прилавки после перестройки в Советском Союзе, «технические» аспекты и рассуждения о магии полностью отсутствуют. Кроме того, образы каббалы имеют метафорический характер и не должны пониматься буквально. В частности, понимание перерождения в каббале не менее сложно, чем буддийское.
Душа, воплотившаяся в новое тело, может быть составлена из элементов душ нескольких живших прежде людей, причем личность каждого из них оказывает влияние на формирование «я» вновь рожденного человека. Великая душа не переселяется целиком в новое тело, но разветвляется, получая сразу несколько телесных воплощений, в каждом из которых она призвана выполнить особую задачу в определенной сфере бытия (А. Штейнзальц, Роза о тринадцати лепестках).
Отметим, что в христианстве этот круг вопросов связывается с памятью рода. Приведем соответствующий отрывок из современного апокрифа.
Вначале, в себе самом, Адам состоял только из двух времен — мужского и женского. Потом — из четырех (времен Евы и ее сыновей Каина, Авеля и Сифа). Но потом число частиц времени, заключенных в человеческий облик, постоянно множилось, и тело Адама росло, пока не превратилось в огромное царство, похожее на царство природы, правда другого состава. Последний из смертных всю жизнь обречен блуждать внутри головы Адама в поисках выхода, но он его не найдет, потому что вход в тело Адама и выход из него нашел один только Христос. Огромное тело Адама лежит не в пространстве, а во времени [см. ниже гл. 15] , но нелегко обуться в чудо и из слов смастерить лопату. Поэтому не только душа Адама переселяется во все последующие поколения (и переселение душ — это всегда лишь переселение одной единственной души — души Адама), но и все смерти потомков Адама переселяются и возвращаются в смерть Адама… (М. Павич, Хазарский словарь, ср. с 1Кор. 15 и другими цитатами о микрокосме в гл. 2).
В настоящее время известен ряд оккультных (occultus — тайный, сокровенный) и теософских подходов, например, теософия Е. Блаватской, Агни Йога Рерихов, опирающиеся на каббалу и восточные источники; антропософия Р. Штайнера, апеллирующая к христианской традиции. В теософии гностический подход подвергся упрощению: она заявила претензии на объединение всех мировых «экзотерических» религий и учений путем выделения из них «эзотерических» элементов — истинного тайного знания, которым якобы всегда владели посвященные:
Цель этого труда может быть определена так: доказать, что Природа не есть «случайное сочетание атомов» и указать человеку его законное место в схеме (!) Вселенной; спасти от извращения архаические истины, являющиеся основою всех религий … наконец, показать, что оккультная сторона Природы никогда еще не была доступна науке современной цивилизации (Е. П. Блаватская, Тайная Доктрина, Предисловие).
В теософии декларируется испорченность дошедших до нас канонических священных текстов (в этом смысле она смыкается со «светской» библейской критикой) и их приспособленность только к определенной исторической эпохе (эволюционистский подход); взамен предлагаются новые откровения. Ряд теософских школ считают исходным текстом двухтомную «Тайную Доктрину» (подзаголовок — синтез науки, религии и философии), которая содержит большой объем информации из разных источников, как научных, так и мистических. Эта информация не может быть огульно отвергнута и в ряде случаев наводит на серьезные размышления, несмотря на то, что в комментариях Блаватской есть и много очевидных для современного читателя ошибок. Отметим, что по форме (обильное цитирование разнородных источников) и некоторым затрагиваемым вопросам наш текст несколько напоминает «Тайную Доктрину», хотя, конечно, ставит более скромные задачи (подзаголовок — 16 глав о науке и вере).
К сожалению, в практике теософии в результате стремления к унификации «чистые краски» отдельных религий смешиваются в серую массу, где трудно отделить истину от лжи. Основываясь на мельчайших деталях сомнительных откровений, теософы в корне переосмысливают космогонию и историю человечества (Атлантида и т. д.). Таким образом, в отличие от гнозиса и каббалы, теософские схемы мироздания трактуются уже буквально. Достаточно наивно (по крайней мере, в буквальном понимании) выглядят и рассуждения Агни Йоги о психической энергии, раскрытии энергетических центров человека и т. д. Хотя в книгах Блаватской и присутствуют символические толкования, они носят в основном онтологический характер, а не раскрывают сложный внутренний мир человека. В этом смысле эпиграф к «Тайной Доктрине» — «Нет религии выше истины», который утверждает единую для всех «объективную» внешнюю истину, по существу противоположен евангельскому «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин. 14:6). В не менее искаженном свете представлен в теософии буддизм (например, прямолинейное понимание перерождения и закона кармы).
Оккультизм стремится применить научные методы исследования к духовным явлениям.
Все же верно, что исследующий сущность духа может только поучиться у естествознания. Он должен лишь поступать, как оно… Тот поступает в духе естествознания, кто столь же независимо рассматривает духовное развитие, как естествоиспытатель наблюдает чувственный мир…
С подобными методами должен выступить и тот, кто исторически исследует памятники духовной жизни… Для изложения какого-нибудь химического закона не имеет большого значения описание тех реторт, склянок и пинцетов, какие понадобились для его открытия. И при изображении возникновения христианства столь же ничтожную роль будет играть установление тех исторических источников, из которых черпал евангелист Лука, или из которых составлено Откровение Иоанна. «История» может служить здесь лишь преддверием настоящего исследования (Р. Штайнер, Мистерии древности и христианство).
Такой подход действительно позволяет выйти за рамки стандартного материалистического мировоззрения, но часто (особенно в массовом «популярном» понимании) ведет в неправильном направлении. Несмотря на то, что основоположники теософии предостерегали от практических «внешних» применений оккультизма (его исходная цель — духовное самосовершенствование человека вне рамок «экзотерической» религии), на практике это предупреждение часто игнорируется. В этой связи можно вспомнить слова из Дхаммапады (71):
Когда глупец на свое несчастье овладевает знанием, оно уничтожает его удачливый жребий, разбивая ему голову.
Из более поздних построений, приближенных по форме к европейской науке, отметим концепции известного русского философа и оккультиста первой половины нашего века П. Д. Успенского, изложенные в книге «Новая модель Вселенной». Успенский был учеником знаменитого мистика и духовного учителя Гурджиева, который оказал большое влияние на европейский оккультизм XX в., и дал наиболее логичное изложение системы последнего в книге «В поисках чудесного». Система Гурджиева внешне также использует оккультный язык (лучи творения, вибрации, октавы, совокупность «тел» и «центров» человека), астрологический и алхимический подходы (иерархическое влияние солнца, планет и луны, различные «формы» водорода). С другой стороны, в отличие от теософских систем, она более богата, менее «серьезна» и содержит элементы мистификации, как и все методы его «работы» (последняя понимается в суфийском смысле и имеет целью пробуждение человека от привычной спячки).
Русский ученый Д. Панин (изображенный в романе Солженицына «В круге первом» под именем Сологдина) сделал попытку связать христианское мировоззрение с естественными науками в рамках картины, основанной на понятии «густот», в котором он видит универсальное начало как материи, так и духа. При этом все процессы, происходящие во Вселенной, трактуются в терминах сгущения-разрежения. Однако в этой наглядной интерпретации ему пришлось вступить в противоречие с рядом положений квантовой механики и теории относительности.
Для полноты упомянем иерархическую картину мироздания русского мистика Д. Андреева (она описана в книге «Роза Мира»), которая в основном вписывается в гностические рамки. В качестве его предшественников можно указать Данте и Сведенборга. Интересно, что Сведенборг (1688—1772) перешел к мистике и теологии после интенсивных занятий естественными науками, оставив несколько десятков томов сочинений по математике, астрономии, минералогии.
Как уже говорилось, все больший вес в современном общественном сознании приобретает психология, постепенно оттесняющая естественные науки на второй план. По словам В. Паули (цит. по K. V. Laurikainen, Р. 150), физика и психология — дополнительные науки в том же смысле, в котором корпускулярная и волновая картины — дополнительные описания мира атома (см. гл. 9, 10). Здесь мы не можем останавливаться на всех направлениях и достижениях психологии, а затронем лишь некоторые отличия ее методов от естественнонаучных. В качестве главного отличия можно отметить отказ от требования рассматривать только полностью воспроизводимые явления и смелое использование «субъективного фактора».
Заметный вклад в формирование современной парадигмы (мировоззрения) принадлежит основоположнику одного из направлений психоанализа — аналитической психологии К. Юнгу. После долгого периода тесного сотрудничества он разошелся со своим учителем З. Фрейдом из-за попыток Юнга выйти за узкие рамки механистического и редукционистского фрейдизма, где главная роль отводится нижним слоям индивидуального бессознательного. При построении своего учения, где главную роль играют понятия коллективного бессознательного и его первичных образов-архетипов, Юнг опирался на богатый личный мистический опыт (см. его книгу «Воспоминания. Сновидения. Размышления». Киев, 1994), что и послужило одной из причин разрыва с Фрейдом. Этот же фактор определил гностический характер мировоззрения Юнга:
Пусть читателя не смущает, что мое изложение звучит как гностический миф. Мы продвигаемся теперь в психологические сферы, в которых коренится гносис. Выражение христианского символа — это гносис, а уж компенсация бессознательного — и подавно он (Введение в религиозно-психологическую проблематику алхимии).
В одном из интервью Юнг ответил на вопрос о вере в Бога: «Мне трудно говорить о вере. Я просто знаю». Он утверждает, что психологические феномены (явления души — псюхе) суть реально существующие и познаваемые.
Исходным методологическим принципом той психологии, которую я представляю, … является исключительно феноменологическая точка зрения, имеющая дело с состояниями, опытом, одним словом — с фактами. Истиной для этой психологии являются факты, а не суждения. … С точки зрения психологии, идея истинна ровно настолько, насколько она существует. Психологическое же существование субъективно лишь до тех пор, пока та или иная идея овладевает только одним индивидом, эта же идея становится объективной, когда принимается обществом… Данная точка зрения является общей для всех естественных наук. Психология подходит к идеям и другим продуктам сознания так же, как, например, зоология к различным видам животных. … Факты свидетельствуют, что определенные идеи существуют почти повсеместно, во все времена (Психология и религия).
В своих книгах Юнг постоянно подчеркивает ограниченность своего психологического метода при анализе религиозных проблем. В то же время он отвергает «метафизические» концепции. В работе «Ответ Иову» Юнг поясняет это так:
«Физическое» — не единственный критерий истины. Существуют ведь еще душевные истины, которые с точки физической не могут быть ни объяснены, ни доказаны, ни оспорены. … Тот факт, что религиозные высказывания нередко даже противоречат физически засвидетельствованным явлениям, доказывает самостоятельность духа по отношению к физическому восприятию и известную независимость душевного опыта от физических данностей. Душа есть автономный фактор, а религиозные высказывания суть исповедания души, зиждущиеся в конечном счете на бессознательных, т. е. трансцендентальных процессах. Последние недоступны физическому восприятию, но доказывают свое присутствие соответствующими исповеданиями человеческой души. … Я делаю следующий шаг, рассматривая и изречения Священного Писания в качестве высказываний души, и при этом подвергаю себя риску быть обвиненным в психологизме. Хотя высказывания сознания могут оказаться обманом, ложью и иным самоволием, с высказываниями души этого случиться не может никак: они, указывая на трансцендентные по отношению к сознанию реальности, всегда делают это главным образом через нашу голову. … Поэтому их следует рассматривать не только как объекты, но и как субъекты, подчиняющиеся собственным законам.
Перейдем теперь к вопросу о магии, которая ставит задачу управления миром с помощью различных технических приемов. Элементы магической картины мира присутствовали на всех этапах развития человечества. Здесь мир предстает как полный духов и неведомых сил, которые можно эффективно использовать для практических целей.
Знаем мы это или нет, но в каждом из нас скрыта чудовищная противоположность между человеком, который служит Богу, и человеком, который Богу приказывает (К. Г. Юнг, Парацельс как духовное явление).
Впрочем, в шаманских традициях магия тесно переплетена с религией (см., напр., М. Элиаде, Шаманизм). Однако для таких традиционных культур, как и в случае привычных для нас цивилизаций, возможно вырождение.
К началу XX в., то есть ко времени исследований В. Г. Богораза, чукотский шаманизм находился в упадке… Он проявлялся в том, что шаманы постепенно утрачивали психотехнические навыки, заменяя реальное трансперсональное переживание его имитацией, воспроизведением лишь внешней стороны транса без реального психотехнического опыта, а «волшебное путешествие» шамана подменялось сном… Шаманские камлания, в свою очередь, превращались в спектакли, наполненные различными «сценическими эффектами» и демонстрацией паранормальных способностей шамана, а иногда и просто трюками на манер чревовещания… Процветал и семейный шаманизм, заключавшийся в том, что каждая семья, имевшая свой шаманский бубен, передававшийся по наследству, в особые праздничные дни имитировала сеансы камлания… Иногда при таких коллективных акциях имели место пророчества, но к ним никто серьезно не относился (Е. А. Торчинов, Религии мира, С. 100).
По-видимому, древние цивилизации Египта и Междуречья в значительной степени были основаны на использовании магии, которая заменяла нашу «материальную» технику, связанную с механизмами. Понятие магии подробно обсуждается в работах русского религиозного философа П. А. Флоренского, который понимал ее как общение с любыми силами (исключая христианские таинства) и их использование; в широком смысле сюда может быть включена и наука. Как пишет он в книге «Столп и утверждение истины», безблагодатная религия роковым образом перерождается в черную магию.
«Магические» приемы использует и современная психология, например, метод нейролингвистического программирования (НЛП) — классификация и сознательное использование в целях управления человеком стандартных способов, которыми люди бессознательно кодируют и передают свои сообщения друг другу. При этом информация может передаваться и через неизвестные каналы восприятия. В предисловии к книге «Структура магии» основоположники НЛП Р. Бендлер и Д. Гриндер пишут:
В наши дни мантия чародея чаще всего обнаруживается на плечах динамичных по своей природе практиков психотерапии… Наблюдая за их работой, испытываешь чувство полного недоумения, тем не менее, магия этих психотерапевтических колдунов и чародеев, подобно магии колдунов и чародеев всех времен и народов, сведения о которых, передаваемые из поколения в поколения, дошли до наших дней, — обладает определенной структурой.
Современное отношение к таким методикам является достаточно прагматичным и оптимистичным. Л. Кроль пишет о создании метода НЛП:
Родители считали: был бы успех, неважно какой — в психотерапии, бизнесе, обучении — а промоделировать его и выделить эликсир — наше дело… Гомункулусов тоже не опасались: они остались в мрачных фаустовских временах, побежденные предшествующим поколением, отдельных представителей которого предстояло промоделировать, взяв у них все лучшее (им самим, по-видимому, уже не нужное) (из предисловия к книге Р. Дилтса «Стратегии гениев»).
Хотя практическая эффективность используемых техник не вызывает сомнения, отрыв от более «возвышенных» традиционных ценностей и упор на логические схемы, а не на духовные источники и интуицию чреват опасностями. По мнению американского антрополога и философа Г. Бейтсона, работы которого легли в основу метода НЛП, магия является таящим соблазн вырождением науки или религии и отличается от последней целью, направленной вовне (а не на внутреннее изменение самого себя).
Мою позицию… можно объяснить исследованием отношений между религией и волшебством. Я считаю, что все заклинания, заговоры, медитации, магические формулы, чары и т. д. действительно срабатывают — но действуя при этом на медиума (как и «психическая энергия»). А на любых других людей это не действует. Но, когда человек (посторонний) хотя бы частично знает о происходящем и о направленности проиходящего на себя, я уверен, что все эти магические процедуры могут быть очень эффективными: они могут убить или вылечить, принести вред или пользу. Я не верю, что подобные магические процедуры имеют соответствующий эффект на неодушевленные предметы (Ангелы страшатся, С. 66, 67).
Если охотник исполняет ритуальную имитацию животного, чтобы заставить последнее попасться в сети, это, конечно, волшебство, но если целью имитации животного является улучшение своего умения поставить себя на место другого и улучшение понимания животного, его действия могут быть отнесены к религиозным (там же, С. 67).
В качестве основной причины кризиса современного миропонимания Г. Бейтсон видит декартовский дуализм разума и материи, приведший к утрате целостности:
…Я отвергаю современный материализм с такой же силой убеждения, как и кокетство со сверхъестественным. … Интересно, что один предрассудок может вести к другому. К примеру, Артур Кестлер, начавший с марксизма, отверг эту метафизическую веру и перешел к вере в теорию синхронистичности (Юнга, см. гл. 4)… Нам нужна пересмотренная философия или эпистемология (система познания) для уменьшения нетерпимости, разделяющей эти два лагеря. «Чума на оба ваши дома!» — восклицает, умирая Меркуцио (там же, С. 63, 68, 72).
В настоящее время очень популярно осмысление магической традиции умершим в 1998 г. американским мистиком Карлосом Кастанедой. Сам он называл себя антропологом, лишь излагающим учение своего наставника — индейца из племени Яки дона Хуана Матуса. Оставляя в стороне вопрос о реальности существования Дона Хуана и наличии мистификации в сочинениях Кастанеды, отметим, что в них можно найти элементы как традиционных восточных, так и оккультных учений. В то же время Кастанедой описан реальный духовный опыт (в том числе его болезненные стороны), который находит отклик у многих «ищущих». В длинной серии этих книг точка зрения постоянно меняется, так что одни и те же вопросы рассматриваются на новом уровне, а само учение последовательно переопределяется как путь охотника, воина, мага, шамана, человека знания. Важную роль играет также понятие «видения». Дон Хуан проводит своего ученика через ряд испытаний (например, опыты с галлюциногенами, путешествие по мирам сновидений), а после завершения каждого этапа обучения говорит о необходимости его отбросить и забыть. В противоположность теософии, у Кастанеды достаточно четко поставлена конечная цель — обретение свободы. Выгодное отличие составляет также сильно развитое чувство юмора Дона Хуана. Для примера приведем объяснение Доном Хуаном элементов «магического» описания мира — тоналя и нагваля — из четвертой книги Кастанеды «Сказки о силе»:
— Я собираюсь рассказать тебе о тонале и нагвале, — сказал он и взглянул на меня пронзительно.
Это был первый раз за время нашего знакомства, чтобы он использовал эти два термина. Я был мутно знаком с ними из антропологической литературы о культурах центральной Мексики. Я знал, что тональ считается своего рода сторожевым духом, обычно животным, которого ребенок получал при рождении и с которым он был связан интимными узами до конца своей жизни. Нагваль — было название, дававшееся животному, в которое маг мог превращаться, или же тому магу, который практиковал такие превращения.
— Ну, что бы ты там ни думал или знал о них, это чистая чепуха. … Тональ — это организатор мира, — может быть лучшим способом описания его монументальной работы будет сказать, что на его плечах покоится задача приведения хаоса мира в порядок. Скажу далее, что тональ является хранителем, который охраняет нечто бесценное, нас самих. Поэтому врожденным качеством тоналя является быть консервативным и ревнивым относительно своих действий. — Тональ — это все, что мы знаем, — повторил он медленно, — и это включает не только нас, как личности, но и все в нашем мире. Можно сказать, что тональ это все, что встречает глаз… Мы начинаем растить его с момента рождения. В тот момент, когда мы делаем первый вдох воздуха, мы вдыхаем также силу для тоналя. … Тональ начинается с рождения и заканчивается со смертью… Я говорю, что тональ делает мир, потому что он свидетельствует и оценивает его согласно своим тональным законам. Очень странным образом тональ является творцом, который не творит ни единой вещи, другими словами, тональ создает законы. — Он очертил рукой середину стола. — Мы можем сказать, что тональ как вершина этого стола, остров, и на этом острове мы имеем все. Этот остров фактически мир. Есть личные тонали для каждого из нас и есть коллективный тональ для всех нас в любое данное время, который мы можем назвать тоналем времен. — Он показал на ряд столов в ресторане.
— Если тональ это все, что мы знаем о нас и нашем мире, что же такое нагваль?
— Нагваль — это та часть нас, с которой мы вообще не имеем никакого дела, … для которой нет никакого описания. Нет слов, нет названий, нет чувств, нет знания.
… Я продолжал перечислять возможные способы описания того, о чем он говорит: чистый интеллект, психика, энергия, жизненная сила, бессмертие, принцип жизни. Для всего, что я называл, он нашел предмет на столе как противовес и ставил его передо мной, пока все предметы на столе не были собраны в одну кучу.
— Может быть нагваль — высшее существо, всемогущий бог? — спросил я.
— Нет, бог тоже на столе. Скажем так, что бог — это скатерть. Он сделал шутливый жест для того, чтобы скомкать ее и положить с другими предметами передо мной.
— Но значит ты говоришь, что бога не существует?
— Нет, я не сказал этого. Все, что я сказал, так это что нагваль — не бог, потому что бог является предметом нашего личного тоналя и тоналя времен. Тональ является, как я уже сказал, всем тем, из чего мы думаем, состоит мир, включая бога, конечно. Бог не более важен, чем что-либо другое, будучи тоналем нашего времени.
— В моем понимании, дон Хуан, — бог — это все. Разве мы не говорим об одной и той же вещи?
— Нет, бог это только все то, о чем мы можем думать, поэтому, правильно говоря, он только другой предмет на этом острове. Бога нельзя посмотреть по собственному желанию, о нем можно только говорить. Нагваль, с другой стороны, к услугам воина. Можно быть его свидетелем, но о нем нельзя поговорить.
— Если нагваль не является ни одной из тех вещей, которые я перечислил, то может быть ты сможешь рассказать мне о его местоположении. Где он?
Дон Хуан сделал широкий жест и показал на область за границами стола. Он провел рукой, как если бы ее тыльной стороной очищал воображаемую поверхность, которая продолжалась за краями стола.
— Нагваль там, — сказал он. — там, окружающий остров. Нагваль там, где обитает сила. … Мы чувствуем с самого момента рождения, что есть две части нас самих. В момент рождения и некоторое время спустя мы являемся целиком нагвалем. Мы чувствуем затем, что для того, чтобы функционировать, нам необходима противоположная часть того, что мы имеем. Тональ отсутствует, и это дает нам с самого начала ощущение неполноты. Затем тональ начинает развиваться и становится совершенно необходимым для нашего функционирования. Настолько необходимым, что он замутняет сияние нагваля. Он захлестывает его. С того момента как мы становимся целиком тоналем, мы уже ничего больше не делаем как только взращиваем наше старое ощущение неполноты, которое сопровождало нас с момента нашего рождения и которое постоянно нам говорит, что есть другая часть, которая дала бы нам цельность.
Следует отметить, что здесь Дон Хуан говорит не о Боге, а о человеческих представлениях о Нем (см. также рассуждения о «человеческом образе» в книге «Внутренний огонь»).
На определенном этапе с проблемой магических сил (сверхъестественных способностей, сиддх) встречаются и те, кто следует традиционным восточным религиям и учениям, содержащим элементы йоги, т. е. какой-либо системы самосовершенствования. В классической йоге Патанджали (Йога-сутра) эти силы считаются препятствием, отвлекающим от задачи освобождения, и их нужно отбрасывать. С другой стороны, в тантрическом буддизме утверждается, что при правильном понимании концепции шуньяты и под руководством настоящего учителя-ламы сиддхи могут использоваться как движущая сила и ускорять движение к освобождению (при этом все результаты должны бескорыстно отдаваться на благо всех живых существ). В то же время делается предупреждение о том, что нарушение этих правил и ошибки, как и в оккультизме, могут привести к падению в ад (хотя и временному). Элементы магии активно используются и в позднем даосизме (следует упомянуть также даосскую алхимию, состоящую в выращивании бессмертного зародыша внутри человека).
Впрочем, возможность реального использования даже традиционных восточных систем для западного человека вообще сомнительна. В работе «Йога и запад» Юнг пишет:
Раскол западного ума с самого начала делает невозможным сколько-нибудь адекватное использование возможностей йоги. Она становится либо исключительно религиозным делом, либо чем-то вроде гимнастики, контроля за дыханием, эуритмики и т.п. … Индиец никогда не забывает ни о теле, ни об уме, тогда как европеец всегда забывает то одно, то другое. Благодаря этой забывчивости он завоевал сегодня весь мир. Не так с индийцем: он помнит не только о собственной природе, но и о том, что он и сам принадлежит природе. Европеец, наоборот, располагает наукой о природе и удивительно мало знает о собственной сущности, о своей внутренней природе. Для индийца знание метода, позволяющее ему контролировать высшую силу природы внутри и вовне самого себя, представляется дарованным свыше благом. Для европейца же подавление собственной природы, и без того искаженной, добровольное превращение себя в некое подобие робота, показалось бы чистейшим адом. … Я готов сказать каждому: «Изучай йогу, и ты многому научишься, но не пытайся применять ее». … Со временем Запад изобретет собственную йогу, она будет опираться на фундамент, заложенный христианством.
В качестве примера подлинного проникновения в восточную культуру Юнг приводит пример синолога Рихарда Вильгельма, отмечая трагичность его жертвенной миссии — знакомства Европы с духовными сокровищами Китая, итогом которой был духовный кризис и смертельная болезнь («Памяти Рихарда Вильгельма»). В качестве же в значительной мере негативного примера можно указать на преломление в западной массовой культуре дзенской традиции, из которой были усвоены в основном раскованность и внешняя грубость, в то время как практически игнорируются серьезные энергичные усилия (в частности, постоянная тренировка ума), предшествующие «мгновенному просветлению» (последнее, впрочем, не является экзотикой для западного человека и имеет эквиваленты в научном и художественном творчестве). Такой подход к проблемам современного человека можно заметить и в некоторых «научно-популярных» книгах (см., напр., Р. А. Уилсон, Квантовая психология).
Знающие нашего времени прибегли к намеку как к способу наведения могущего и хотящего знать на знание. Но намек крайне опасен для идиота, ибо он постарается увидеть в нем подтверждение, положение, правило или, что страшнее всего, руководство к действию. В то время как реальная цель намека — изменить направление твоей интенции к знанию. И уж конечно он, идиот, никогда не будет в состоянии увидеть намек в том, что является по форме полной противоположностью намеку, то есть в откровеннейшем, до грубости, высказывании или в чрезмерно прямом, почти парадоксальном утверждении. Этим, возможно, объясняются неудачи и провалы на Западе тех восточных религиозных учений, где намек играет важную роль, ну, таких, скажем, как суфизм, согчен [дзогчен, направление тибетского буддизма] или дзен-буддизм. Для понимания намека недостаточно быть созерцательным — надо уметь быть еще и пластичным (А. М. Пятигорский, Философия одного переулка).
Для того, чтобы проиллюстировать эти мысли с точки зрения «другой стороны», приведем несколько японских хайку (также пример тонкого и хрупкого жанра, где толкование должно принадлежать читателю).
Меж заумью и косностью [творений]
Я заблудился — вот она, цена
Китайских и корейских откровений.
Запад ли, Восток…
Везде холодный ветер
Студит мне спину.
(Басё)
У края бездны я стою.
Спиною к ней.
В душе не шелохнется лепесток сомненья.
Попытка всеобъемлющего религиозно-философского синтеза была предпринята в «интегральной йоге» философа и мистика индуистской традиции нашего века Шри Ауробиндо Гхоша (1872—1950). На своем личном опыте он исследовал все планы сознания (физическое, витальное, астральное, ментальное) и располагающееся «выше» (разумеется, условно) сверхсознательное, включая нирвану (не путать с буддийской!), космическое сознание и уровень Абсолюта. Согласно этому подходу, ограничение подсознанием и игнорирование сверхсознания — главный недостаток обычного психоанализа. В отличие от классической йоги, в духовной практике Шри Ауробиндо придавал основное значение «нисходящей силе», которая должна осуществить глубокую трансформацию всех «планов» сознания человека, включая физический, где и возникают наибольшие трудности.
Вы можете чувствовать, что слились с Космическим Я, можете чувствовать экстатическую любовь и Ананду (божественную радость), но во внешних частях природы вы будете мыслить интеллектом или в лучшем случае интуитивным разумом… Вы никогда не уйдете от физических мучений, а борьба за жизнь с болезнями и смертью будет причинять вам прежние страдания… Успех нашей йоги возможен только в случае изменения внешнего человека. Это труднее всего. Мы добьемся своего, только изменяя физическую природу, низведя высший свет на самые низшие уровни природы. Там разворачивается битва (On Himself, 26).
Шри Ауробиндо поставил задачу духовного преобразования с помощью такой «работы» всего человечества. Однако практически эти идеи остались неосуществленными — последние десятилетия своей жизни Шри Ауробиндо провел в затворе, а после его смерти (и особенно после смерти Мирры Ришар — Матери, продолжившей эту работу) основанный им духовный центр (Ашрам) превратился в обычное для Индии место паломничества. Это лишний раз продемонстрировало ведущую роль личности основателя движения, а не его учения.
Завершим обсуждение проблемы Запад—Восток стихами Р. Киплинга, которые предвосхищают некоторые темы следующих глав.
«Благословим англичан и все их благие примеры.
Прокляты еретики, не принявшие истинной веры!»
«Аминь, — повторяет Джобсон, но там, где мой смертный дом,
Ни Завета нет, ни Закона нет, и дело совсем в другом.
Возлежит на Гималаях свод небес, свод небес,
Не разрушил за века их этот вес, упав на лес.
Кедры ввысь неутомимо на святой горе растут,
Где стопы моей любимой вспять по Времени бегут.»